«СЕ, ЧТО ДОБРО ИЛИ ЧТО КРАСНО»
В Прощёное воскресенье Вера Ивановна всегда старалась лечь пораньше.
Всегда старалась, и никогда у нее не получалось. Сперва хлопоты по храму (она была старостой), потом оживленное заговенье в семье, а потом всегда находилось что-то еще.
Улеглась поздно, долго ворочалась, а когда всё же почувствовала приближение сна, раздался звонок.
– Прости меня, дорогая Вера Ивановна! – с чувством сказали из трубки.
– Леночка, у тебя память есть? – сурово ответила Вера Ивановна. – У нас уже ночь!
– Я знаю, знаю, – заволновались в телефоне, – но вот почему-то захотелось позвонить… – голос виновато поник.
– Бог простит, и ты прости меня, грешную, – интонации Веры Ивановны потеплели на один градус.
Несколько лет назад общий духовник познакомил их с формулировкой: «Надо поддерживать друг друга». В поддержке чувствовалась острая нужда: обе тяжело болели. Они были очень разные люди… но в тот момент одинаково лысенькие и испуганные – как птенцы – и легко перешли на «ты».
Теперь у них тоже было о чем поговорить, и то, что они очень разные, тоже чувствовалось. Леночка пыталась долго и с чувством рассказывать, какие мытарства пришлось пережить при очередном обследовании, а Вера Ивановна прерывала:
– Ты хочешь, чтобы у меня инфаркт случился? Говори сразу: какой результат?!
Результат был довольно-таки ничего, и потому за ним закономерно последовал вопрос о здоровье Веры Ивановны.
– Да, по части онкологии вроде ничего нет – слава Богу, – без обычного подъема сказала Вера Ивановна.
– А по какой части есть? – Леночка обнаружила тонкий слух.
По другой части проблема была, и она усугублялась тем, что в их поселке единственный доктор этой специальности сам уехал лечиться. Надолго. Аккурат за день до того, как Вера Ивановна осознала свою проблему всерьез и испугалась ее неконтролируемости. В тот же день на месячную вахту вышел муж, и отпала возможность съездить в больницу соседнего города, никого не напрягая.
Ехать на перекладных 200 км было неудобно и трудно, надолго оставлять детей – тревожно, а храм – совестно… Плюс ко всему было очевидно, что в другом городе никто ее особо не ждет. В общем, Вера Ивановна подергалась, написала паре-тройке знакомых, не получила внятных ответов и затихла с чувством обреченности средней степени.
– Оу! – сочувственно пискнула Леночка. – У моей знакомой есть друг – крупный специалист в этой области… Давай я ее спрошу? Ты напиши всё подробно. Хм… быстро, правда, не обещаю: он на должности, загруженный человек.
Что такое должность, Вера Ивановна знала. Несмотря на жизнь в глухомани, она имела широкий круг знакомых и давно заметила: к сиденью любого должностного кресла прямо-таки в базовой комплектации прикладывался персональный ёжик. Поэтому она почувствовала двойную вину перед неизвестным ей доктором. Но ощущение Промысла Божия было тоже очень сильным, и дрогнувшим голосом она сказала:
– Спасибо, Леночка… может, что и получится, – пожелала спокойной ночи и села писать письмо доктору.
***
Утром бренчание телефона вырвало ее из сна, настолько тяжелого, что какое-то время она не могла сообразить, какой сегодня день. Лишь чувство долга говорило: надо срочно в храм. А зачем – не уточняло.
Вера Ивановна схватила телефон, несколько мгновений соображала, кто такой Будильник, потом ткнула пальцем в календарь…
– Батюшки! Первый день поста!
День закрутился длительной, до полудня, службой, уборкой храма, составлением расписания соборований, скудным чаепитием и повечерием с Великим каноном, на котором захлопотавшаяся женщина никак не могла собрать мысли. На следующий день она настроилась больше внимания уделить молитве, но – как это обычно бывает – с важным богослужебным днем совпали снегопад, неотложные требы и пришедший с опозданием контейнер с книгами.
Еле-еле к вечеру Вера Ивановна смогла отключиться от дел, спокойно пристроиться в уголке храма и сосредоточиться на службе. Но груз суеты, плохого самочувствия и страхов придавил ее – молитва не шла. В темном храме прихожане, словно бесплотные, почти неслышно били земные поклоны, а староста села на лавочку и бессильно заплакала.
***
Вера Ивановна пришла в Церковь в конце восьмидесятых, и вопросы о смысле страдания в целом были ею давно решены. Она знала, что моменты страдания без сути и цели – кажущиеся. Кажется, что ты страдаешь как бессловесное животное: зачем, почему, для чего – неясно… и лишь спустя время понимаешь, насколько человечнее ты в результате стал.
Это только кажется, что ты страдаешь неизвестно зачем, – а потом понимаешь: ты стал человечнее
Знала она и о двух главных ловушках на этом пути: всегда есть соблазн искать виноватого в твоей боли – и искать его, конечно же, вне себя. Поэтому сейчас, жалобно плача, она краешком ума поблагодарила Бога за то, что ей не досаждают хотя бы помыслы ропота.
Постепенно со слезами и горестью вместе с шелухой забот и вседневных прегрешений с глаз сползала пелена нераскаянности. Мысль о том, что Господь по-настоящему нужен ей только тогда, когда приходят боль или страх смерти, становилась в ее сознании всё рельефнее и объемнее, пока не набрала наконец полной реальности и силы.
Ужасной реальности.
Вера Ивановна заплакала сильнее и начала мысленно просить прощения у всех неприятных ей людей.
***
В это время на другом конце страны усталый и задерганный человек добрался наконец до почты. Письмо Веры Ивановны он открыл уже ночью; оно было емким и точным: лечение, анализы и реакции организма создавали ясную картину. Он отложил очки и потер переносицу. С одной стороны, всё было понятно: больная в определенный момент напутала с дозировкой лекарств.
С другой стороны, доктора не консультируют заочно.
Но с третьей – у человека всё равно нет возможности попасть на прием! Так что либо заочно, либо никак. Доктор еще раз потер переносицу, нацепил очки и начал писать ответ.
***
В далеком сибирском поселке Вера Ивановна получила письмо, которое ей передала Леночка из Пензы от Маши из Москвы от доктора из Питера. Улыбнулась, подумав, что в конце этой тирады положен смайлик, и прочла ответ. Он был совсем короткий, но вполне понятный и обнадеживающий. Незнакомый доктор позаботился даже о ее расходах, предупредив, что пара дорогих анализов ей пока не нужна.
Письма из Питера, Подмосковья, Новосибирска… Люди спешили передать советы, поддержку
Пока Вера Ивановна читала ответ из Питера, брякнул сигнал почты и пришло письмо от духовной сестры из Подмосковья. И тут же – из Новосибирска. Люди добирались до ее вопроса, звонили друзьям и друзьям друзей и спешили передать Вере Ивановне ответы, советы, поддержку…
Подумав первым делом, что муж зря волнуется, Вера Ивановна вышла из храма на улицу, набрала его номер и успокоила в нескольких словах.
Муж был человеком грубоватым, поэтому отреагировал предсказуемо шокирующе:
– Вот ведь мафия православная!
Вера Ивановна неожиданно рассмеялась. Она столько лет одергивала Степана за неуместные высказывания, но только сейчас вдруг отчетливо поняла, до какой степени он – выходец из криминального заводского района – попросту стесняется выражать светлые чувства.
– Болтушка… – сказала она легко. Пообещала позвонить после службы и отключила телефон.
***
Заходя в храм, она пыталась собрать мысли и как-то обозначить возникшее в душе чувство. Оно было хрупкое и красивое. Пожалуй, это было ощущение общности с Церковью. С какими-то неведомыми Вере Ивановне людьми, которые вместе с ней подходили к одной Чаше в разных храмах…
Это было ощущение общности с Церковью, с теми, кто в разных храмах и городах подходил к Чаше
Раньше его точно не было. Вера Ивановна хорошо помнила: убеждение, что «надо поддерживать друг друга», очень нескоро распространилось в ее сознании даже на свой приход. Да что там «поддерживать»! – много было и состязательности, и ревности, и откровенной неприязни.
А сейчас словно незримые ниточки сочувствия и понимания протягивались между ней и множеством других православных. Вера Ивановна ошеломленно подумала, что у святых было такое отношение вообще ко всем людям. И не хрупкое, а сильное, непоколебимое.
Может быть, раньше это прекрасное чувство общности заслоняла ей борьба за жизнь, которая прошла через всю их юность – в лихом районе, в лихие девяностые? Или чрезмерные труды и переживания, когда семья перебиралась в далекое, незнакомое место и они выбивались из нужды, обживались, устраивались… А она еще и в храме помогала – разрывалась.
А может быть, это совершенно естественно – дозревать до чего-то постепенно? Сколько люди рассуждают о том, что характер, мол, не переменить, и однако спустя десятилетия заметно, что кто-то меняется.
Вера Ивановна посмотрела на стоящего у клироса богомольца: он уже морщинистый и лысый, но все привычно зовут его Толиком. Никто из новых прихожан не поверил бы, каким противным типом он был 20 лет назад. И никто из тех, кто знал его 20 лет назад, не поверил бы, что он может стать таким, как сейчас, – мирным и мудрым. Смирился человек, до чего-то дозрел и теперь исполнен братских чувств – если и не ко всему свету, то ко всем, с кем его сводит жизнь.
Спохватившись, что мысли забрели куда-то далеко от молитвы, Вера Ивановна вперила благодарный взгляд в икону Спаса в Силах и сосредоточила внимание на богослужении.
Чтец на клиросе кашлянул, взял дыхание и начал 132-й псалом:
«Се, что добро или что красно, но еже жити братии вкупе…»
Вера Ивановна издала тихий возглас изумления и преклонила колени.
